Статья:Развитие социализма от утопии к науке

Фридрих Энгельс

(Написано до марта 1880 года, впервые опубликовано на немецком языке в 1882 году)

По своему содержанию современный социализм является прежде всего продуктом взгляда, с одной стороны, на господствующие в современном обществе классовые антагонизмы имущих и неимущих, капиталистов и наемных рабочих, а с другой - на анархию, царящую в производстве. Но в своей теоретической форме она изначально выглядит как дальнейшее, якобы более последовательное продолжение принципов, заложенных великими французскими философами эпохи Просвещения XVIII века. Как и любая новая теория, она должна была сначала основываться на существующих идеях, как бы сильно ни уходили ее корни в материальные экономические факты.

Великие люди во Франции, очищавшие умы для грядущей революции, сами были крайне революционны. Они не признавали никаких внешних авторитетов. Религия, взгляды на природу, общество, государственный строй - все подвергалось самой беспощадной критике; все должно было оправдать свое существование перед судейским креслом разума или отказаться от него. Мыслящий разум применялся как единственный стандарт для всего. Это было время, когда, как говорит Гегель, мир был перевернут с ног на голову. Ниже приводится отрывок о Французской революции: «Идея, понятие права заявило о себе сразу, и старые рамки несправедливости не могли оказать ему никакого сопротивления. Таким образом, в идее права теперь заложена конституция, и на этом фундаменте теперь все должно быть основано. Пока солнце стояло на небосводе, а планеты вращались вокруг него, еще не было видно, что человек стоит на голове, то есть на мысли, и строит реальность в соответствии с ней. Анаксагор сначала сказал, что миром управляет Нус, разум; но только теперь человек осознал, что мысль должна управлять духовной реальностью. Таким образом, это был чудесный восход солнца. Все мыслящие существа отметили эту эпоху. Возвышенные чувства преобладали в то время, энтузиазм духа пронесся по всему миру, как будто примирение божественного с миром только началось». (Гегель, «Философия истории», 1840, с. 535.) - Не пора ли привести в движение социалистический закон против столь опасных подрывных доктрин тогдашнего профессора Гегеля? Сначала в том смысле, что человеческий разум и найденные с помощью его мышления предложения претендовали на то, чтобы быть основой всех человеческих действий и социализации; но затем и в более широком смысле, что реальность, противоречащая этим предложениям, на самом деле была перевернута сверху донизу. Все прежние формы общества и государства, все традиционные идеи были выброшены на помойку как неразумные; мир до сих пор руководствовался лишь предрассудками; все прошлое заслуживало лишь жалости и презрения. Только сейчас забрезжил рассвет, наступило царство разума; отныне суеверия, несправедливость, привилегии и угнетение должны были быть вытеснены вечной истиной, вечной справедливостью, равенством, укорененным в природе, и неотъемлемыми правами человека.

Теперь мы знаем, что это царство разума было не более чем идеализированным царством буржуазии; что вечная справедливость нашла свое воплощение в буржуазном правосудии; что равенство сводилось к буржуазному равенству перед законом; что буржуазная собственность была провозглашена одним из самых важных прав человека; и что рациональное государство, общественный договор Руссо, появилось и могло появиться только в виде буржуазной демократической республики. Так же мало, как и все их предшественники, великие мыслители XVIII века смогли преодолеть барьеры, которые поставила перед ними их собственная эпоха.

Но наряду с противостоянием феодальной аристократии и буржуазии, представлявшей остальные слои общества, существовало общее противостояние между эксплуататорами и эксплуатируемыми, между богатыми бездельниками и трудящейся беднотой. Именно это обстоятельство позволило представителям буржуазии выставить себя представителями не какого-то отдельного класса, а всего страдающего человечества. Более того. Буржуазия с самого своего зарождения страдала от своей противоположности: капиталисты не могут существовать без наемных рабочих, и в той же пропорции, в какой средневековый мещанин из гильдии превратился в современного буржуа, в той же пропорции подмастерье и негильдийный поденщик превратился в пролетария. И даже если в целом и в широком масштабе буржуазия могла претендовать на то, чтобы одновременно представлять интересы различных трудящихся классов того времени в борьбе с дворянством, независимые движения класса, который был более или менее развитым предшественником современного пролетариата, вспыхивали при каждом большом буржуазном движении. Так, во времена немецкой Реформации и Крестьянской войны - анабаптисты и Томас Мюнцер; во время Великой английской революции - левеллеры; во время Великой французской революции - Бабёф. Наряду с этими революционными описаниями еще не сформировавшегося класса появились соответствующие теоретические прокламации; в XVI и XVII веках - утопические описания идеальных социальных условий; в XVIII веке - уже непосредственно коммунистические теории (Морелли и Мабли).

Требование равенства уже не ограничивалось политическими правами, оно должно было распространиться и на социальное положение индивида; отмене подлежали не только сословные привилегии, но и сами сословные различия. Первым проявлением новой доктрины стал аскетический коммунизм, который отвергал все удовольствия жизни и был создан по образцу Спарты. Затем последовали три великих утописта: Сен-Симон, в котором буржуазная тенденция все еще сохраняла определенную силу наряду с пролетарской; Фурье и Оуэн, который в стране наиболее развитого капиталистического производства и под впечатлением порожденных им противоречий систематически разрабатывал свои предложения по устранению классовых различий в непосредственной связи с французским материализмом.

Общим для всех троих является то, что они не выступают как представители интересов пролетариата, исторически сложившегося в это время. Как и философы Просвещения, они хотят освободить в первую очередь не какой-то отдельный класс, а все человечество. Как и они, они хотят ввести царство разума и вечной справедливости; но их царство сильно отличается от царства мыслителей Просвещения. Буржуазный мир, созданный по принципам этих мыслителей Просвещения, также неразумен и несправедлив, а потому столь же предосудителен, как феодализм и все более ранние социальные состояния. То, что настоящий разум и справедливость до сих пор не возобладали в мире, объясняется лишь тем, что они не получили должного признания. Не хватало гениального человека, который появился сейчас и признал истину; то, что он появился сейчас, то, что истина была признана только сейчас, - это не неизбежное событие, вытекающее из контекста исторического развития, а чистая удача. С таким же успехом он мог родиться на 500 лет раньше и тогда избавил бы человечество от 500 лет ошибок, борьбы и страданий.

Мы видели, как французские философы XVIII века, предтечи Революции, апеллировали к разуму как единственному судье всего сущего. Должно было быть создано рациональное государство, рациональное общество, а все, что противоречило вечному разуму, должно было быть уничтожено без пощады. Мы также видели, что этот вечный разум на самом деле был ничем иным, как идеализированным разумом среднего буржуа, который в то время только превращался в буржуа. Когда Французская революция реализовала это рациональное общество и это рациональное государство, новые институты, какими бы рациональными они ни были по сравнению с прежними условиями, оказались отнюдь не абсолютно рациональными. Рациональное государство потерпело полный крах. Общественный договор Руссо нашел свое воплощение во времени ужаса, от которого буржуазия, потеряв свою политическую способность, укрылась сначала в коррупции Директории, а затем под защитой наполеоновского деспотизма. Обещание вечного мира обернулось бесконечной завоевательной войной. Рациональное общество оказалось не лучше. Контраст между богатыми и бедными, вместо того чтобы раствориться во всеобщем процветании, усугубился в результате ликвидации гильдий и других привилегий, которые его сглаживали, и церковных благотворительных учреждений, которые его смягчали; «свобода собственности» от феодальных оков, ставшая теперь истиной, обернулась для мелкого буржуа и мелкого крестьянина свободой продавать эту мелкую собственность, задавленную всепоглощающей конкуренцией крупного капитала и крупного землевладения, тем же крупным господам и тем самым для мелкого буржуа и мелкого крестьянина превратилась в свободу от собственности; подъем промышленности на капиталистических началах возвел бедность и нищету трудящихся масс в условие жизни общества. Наличный расчет становился все более и более, по выражению Карлайля, единственным связующим звеном общества. Количество преступлений росло из года в год. Если феодальные пороки, до этого бессовестно процветавшие среди бела дня, не были уничтожены, а лишь отодвинуты на задний план, то буржуазные пороки, которые до сих пор лишь лелеялись в тишине, расцвели еще пышнее. Торговля все больше превращалась в наживу. Братство» революционного лозунга реализовалось в притеснениях и зависти конкуренции. Коррупция заняла место жестокого угнетения, а деньги заменили меч в качестве первого рычага социальной власти. Право первой ночи перешло от феодалов к буржуазным владельцам фабрик. Проституция распространилась в невиданных масштабах. Сам брак продолжал оставаться юридически признанной формой, официальным прикрытием проституции и дополнялся большим количеством адюльтеров. Короче говоря, по сравнению с великолепными обещаниями Просвещения социальные и политические институты, созданные благодаря «победе разума», оказались горьким разочарованием. Не хватало только людей, которые осознали бы это разочарование, и они появились на рубеже веков. Женевские письма Сен-Симона появились в 1802 году; первая работа Фурье - в 1808-м, хотя основы его теории были заложены еще в 1799 году; 1 января 1800 года Роберт Оуэн принял на себя управление Нью-Ланарком.

Однако в это время капиталистический способ производства, а вместе с ним и противостояние между буржуазией и пролетариатом, были еще очень неразвиты. Крупная промышленность, которая только-только возникла в Англии, была еще неизвестна во Франции. Но только крупная промышленность, с одной стороны, развивает конфликты, которые делают революцию в способе производства, ликвидацию его капиталистического характера, настоятельной необходимостью, - конфликты не только между классами, которые она создает, но и между производительными силами и формами обмена; с другой стороны, она развивает средства разрешения этих конфликтов именно в этих огромных производительных силах. Если конфликты, вытекающие из нового социального порядка, только начали развиваться в 1800 году, то это в еще большей степени относится к средствам их разрешения. Если бесправные массы Парижа и смогли на мгновение захватить власть во время Террора и тем самым привести буржуазную революцию к победе, даже против буржуазии, то они лишь доказали, насколько невозможным было их правление в долгосрочной перспективе в условиях того времени. Пролетариат, который только-только отделялся от этих бесправных масс как стержень нового класса, еще совершенно неспособный к самостоятельным политическим действиям, предстал как угнетенный, страдающий класс, который, не имея возможности помочь себе, в лучшем случае мог получить помощь только извне, сверху.

Эта историческая ситуация доминировала и над основоположниками социализма. Незрелому состоянию капиталистического производства, незрелой классовой ситуации соответствовали незрелые теории. Решение социальных задач, которые еще скрывались в неразвитых экономических условиях, должно было вырабатываться в уме. Общество предлагало только обиды; устранить их - задача мыслящего разума. Речь шла о том, чтобы изобрести новую, более совершенную систему общественного устройства и навязать ее обществу извне, путем пропаганды, возможно, на примере образцовых экспериментов. Эти новые социальные системы с самого начала были обречены на утопию; чем больше их прорабатывали в деталях, тем больше они должны были вырождаться в чистую фантазию.

Убедившись в этом, мы не будем больше ни на минуту останавливаться на этом аспекте, который теперь полностью принадлежит прошлому. Оставим литературным питекантропам торжественно ковыряться в этих фантазиях, которые сегодня нас только забавляют, и утверждать превосходство своего трезвого мышления над подобной «глупостью». Мы предпочитаем радоваться гениальным зародышам мысли и идей, которые повсюду пробиваются из-под фантастической оболочки и к которым эти обыватели слепы.

Сен-Симон был сыном Великой французской революции, в начале которой ему не было еще и тридцати лет. Революция была победой третьего сословия, то есть огромной массы народа , занятой производством и торговлей, над доселе привилегированными праздными сословиями, дворянством и духовенством. Но победа третьего сословия вскоре обнаружилась как исключительная победа небольшой части этого сословия, как завоевание политической власти социально привилегированным слоем этого сословия, собственнической буржуазией. А эта буржуазия быстро развивалась во время революции за счет спекуляции конфискованным и проданным помещичьим имуществом дворянства и церкви, а также за счет обмана народа поставщиками армии. Именно правление этих мошенников поставило Францию и революцию на грань гибели при Директории и дало Наполеону повод для государственного переворота. Таким образом, по мысли Сен-Симона, противопоставление третьего сословия и привилегированных сословий принимало форму противопоставления «рабочих» и «бездельников». К бездельникам относились не только старые привилегированные классы, но и все те, кто жил на ренту, не участвуя в производстве и торговле. А к «рабочим» относились не только наемные рабочие, но и владельцы фабрик, купцы и банкиры. Было очевидно, что бездельники потеряют способность к интеллектуальному руководству и политическому правлению, и это было окончательно закреплено революцией. То, что лишенные собственности люди не обладают такой способностью, Сен-Симон считал доказанным опытом времен террора. Но кто должен руководить и править? По мнению Сен-Симона, наука и промышленность, скрепленные новыми религиозными узами, призванными восстановить единство религиозных верований, разрушенных со времен Реформации, - непременно мистическое и строго иерархическое «новое христианство». Но наука, то есть школьные ученые, и промышленность, то есть прежде всего активные буржуа, фабриканты, купцы и банкиры. Хотя эти буржуа должны были превратиться в своего рода чиновников, доверенных лиц общества, они должны были сохранить за собой главенствующее и экономически привилегированное положение по отношению к рабочим. В частности, банкиры должны были регулировать все общественное производство путем регулирования кредита. Такая точка зрения полностью соответствовала тому времени, когда во Франции только зарождалась крупная промышленность, а вместе с ней и противостояние буржуазии и пролетариата. Но особенно Сен-Симон подчеркивает следующее: Его везде и всегда в первую очередь волновала судьба «самого многочисленного и самого бедного класса» (la classe la plus nombreuse et la plus pauvre).

Уже в «Женевских письмах» Сен-Симон заявляет.

«все люди должны трудиться».

В том же письме он уже знает, что правление Террора было правлением лишенных собственности масс.

«Посмотрите, - взывает он к ним, - что произошло во Франции в то время, когда там правили ваши товарищи, они создали голод».

Однако понимание Французской революции как классовой борьбы, причем не только между дворянством и буржуазией, но и между дворянством, буржуазией и лишенными собственности массами, было гениальным открытием в 1802 году. В 1816 году он объявил политику наукой о производстве и предсказал полное поглощение политики экономикой. Если осознание того, что экономическая ситуация лежит в основе политических институтов, только зарождается, то превращение политической власти над людьми в управление вещами и производственными процессами, то есть «упразднение государства», о котором в последнее время так много говорят, уже ясно выражено здесь. С равным превосходством над современниками он провозгласил в 1814 году, сразу после вступления союзников в Париж, и еще в 1815 году, во время Стодневной войны, союз Франции с Англией и, во вторую очередь, обеих стран с Германией как единственную гарантию благополучного развития и мира в Европе. Проповедь союза французов 1815 года с победителями при Ватерлоо действительно требовала не только мужества, но и исторической прозорливости.

Если в Сен-Симоне мы обнаруживаем гениальную широту взглядов, благодаря которой в его работах содержатся почти все нестрого экономические идеи поздних социалистов, то в Фурье мы находим истинно французскую и интеллектуальную, но не менее пронзительную критику существующего состояния общества. Фурье не верит на слово буржуазии, ее восторженным пророкам до революции и заинтересованным панегиристам после революции. Он безжалостно разоблачает материальные и моральные страдания буржуазного мира; он противопоставляет ему как блестящие обещания раннего Просвещения об обществе, в котором будет царить только разум, о всеблагой цивилизации, о безграничной способности человека к совершенствованию, так и эвфемистическую риторику буржуазных идеологов того времени; Он показывает, как самая благозвучная фраза везде соответствует самой жалкой реальности, и осыпает это безнадежное фиаско фразы язвительными насмешками. Фурье - не только критик, его вечно веселая натура делает его сатириком, одним из величайших сатириков всех времен. Он мастерски и забавно изображает спекуляцию аферами, расцветшую на закате революции, а также общее плутовство французской торговли того времени. Еще более виртуозной является его критика буржуазной организации сексуальных отношений и положения женщины в буржуазном обществе. Прежде всего он утверждает, что в данном обществе степень женской эмансипации является естественной мерой общей эмансипации. Однако наиболее грандиозной является концепция Фурье относительно истории общества. Он делит весь его путь до настоящего времени на четыре стадии развития: дикость, патриархат, варварство, цивилизация, последняя из которых совпадает с тем, что сейчас называется буржуазным обществом, то есть с общественным строем, введенным с XVI века, и доказывает,

«что цивилизованный порядок возвышает каждый порок, который варварство осуществляет простым способом, до сложного, двусмысленного, лицемерного способа существования»

что цивилизация движется по «ошибочному циклу», в противоречиях, которые она постоянно порождает заново, не будучи в состоянии их преодолеть, так что она всегда достигает противоположного тому, чего хочет достичь или притворяется, что хочет достичь. Так что, например.

«в цивилизации бедность проистекает из самого изобилия».

Фурье, как мы видим, обращается с диалектикой с тем же мастерством, что и его современник Гегель. С помощью той же диалектики он подчеркивает, в противовес разговорам о неограниченной способности человека к совершенствованию, что каждая историческая фаза имеет не только восходящую, но и нисходящую ветвь, и применяет этот взгляд к будущему человечества в целом. Подобно тому как Кант ввел в естественные науки представление о будущем упадке земли, Фурье ввел в изучение истории представление о будущем упадке человечества.

Пока ураган революции проносился по стране во Франции, в Англии происходили более тихие, но не менее мощные потрясения. Пар и новые станки превратили мануфактуру в великую современную промышленность и тем самым революционизировали всю основу буржуазного общества. Вялое развитие мануфактурной эпохи превратилось в настоящий период бурного и напряженного производства. Со все возрастающей скоростью общество делилось на крупных капиталистов и бесправных пролетариев, между которыми, вместо прежнего стабильного среднего класса, вела непостоянное существование масса ремесленников и мелких торговцев - самая неустойчивая часть населения. Новый способ производства был еще только в начале своей восходящей ветви; он был еще нормальным, регулярным, единственно возможным в данных обстоятельствах способом производства. Но уже тогда он порождал вопиющие социальные бедствия: скопление бездомного населения в худших жилищах больших городов - ослабление всех традиционных уз обычая, патриархального подчинения, семьи - перегрузки, особенно женщин и детей, в пугающих масштабах - массовая де-морализация рабочего класса, внезапно выброшенного в совершенно новые условия, из деревни в город, из сельского хозяйства в промышленность, из стабильных в ежедневно меняющиеся неуверенные условия жизни. Тогда двадцатидевятилетний владелец фабрики выступил в роли реформатора, человека с детски простым характером, доходящим до возвышенности, и в то же время прирожденного лидера людей, как мало кто другой. Роберт Оуэн принял доктрину просветителей-материалистов о том, что характер человека является продуктом как его врожденной организации, так и обстоятельств, окружающих его в течение жизни, и особенно в период развития. Большинство его сверстников видели в промышленной революции лишь путаницу и хаос, пригодные для ловли рыбы в мутной воде и быстрого обогащения. Он же видел в ней возможность применить свою любимую теорему и тем самым навести порядок в хаосе. Он уже успешно попробовал это в Манчестере в качестве дирижера пятисот рабочих на фабрике, а с 1800 по 1829 год управлял большой хлопчатобумажной фабрикой Нью-Ланарк в Шотландии в качестве дирижера в том же смысле, только с большей свободой действий и с успехом, который принес ему европейскую известность. Он превратил население, постепенно выросшее до 2500 человек, изначально состоявшее из самых смешанных и по большей части крайне деморализованных элементов, в образцовую колонию, в которой пьянство, полиция, мировые судьи, суды, забота о бедных и необходимость благотворительности были неизвестны. Он добился этого, просто поместив людей в более гуманные условия и, в частности, тщательно воспитывая подрастающее поколение. Он был изобретателем школ для младенцев и первым ввел их здесь. С двух лет дети ходили в школу, где их так развлекали, что с трудом возвращали домой. В то время как его конкуренты работали по 13-14 часов в день, в Нью-Ланарке они трудились всего 10½ часов. Когда из-за хлопкового кризиса пришлось прекратить работу на четыре месяца, праздношатающимся рабочим выплатили всю зарплату. При этом стоимость заведения выросла более чем в два раза, и владельцы продолжали получать солидную прибыль.

Оуэна все это не устраивало. По его мнению, существование, которое он создал для своих рабочих, было далеко не гуманным;

«Люди были моими рабами»;

Относительно благоприятные условия, в которые он их поместил, все еще не позволяли всесторонне рационально развивать характер и интеллект, не говоря уже о свободной жизнедеятельности.

«И все же рабочая часть этих 2 500 человек производила столько же реального богатства для общества, сколько могло произвести население в 600 000 человек всего лишь полвека назад. Я спросил себя: что станет с разницей между богатством, потребленным 2 500 человек, и тем, что пришлось бы потреблять 600 000?»

Ответ был очевиден. Она была использована, чтобы принести владельцам заведения 5 % процентов на инвестиционный капитал, а также более 300 000 фунтов стерлингов (6 000 000 M.) прибыли. И то, что было верно в отношении Нью-Ланарка, было еще более верно в отношении всех фабрик Англии.

«Без этого нового богатства, созданного машинами, невозможно было бы вести войны за свержение Наполеона и сохранение аристократических принципов общества. И все же эта новая сила была созданием рабочего класса». Из: «Революция в мыслях и на практике», меморандум, адресованный всем «красным республиканцам, коммунистам и социалистам Европы» и направленный французскому временному правительству в 1848 году, а также «королеве Виктории и ее ответственным советникам».

Таким образом, плоды принадлежали и ей. Для Оуэна новые огромные производительные силы, которые прежде служили лишь для обогащения отдельных людей и порабощения масс, стали основой новой общественной формации и должны были работать как общая собственность всех на общее благосостояние.

Именно таким чисто коммерческим путем, как плод, так сказать, коммерческого расчета, возник коммунизм Оуэна. Он сохраняет тот же практический характер на протяжении всего времени. Например, в 1823 году Оуэн предложил облегчить страдания ирландцев с помощью коммунистических колоний и привел полные расчеты инвестиционных затрат, ежегодных расходов и ожидаемой прибыли. Таким образом, в его окончательном плане на будущее техническая проработка деталей, включая план местности, высоту и вид с высоты птичьего полета, выполнена с такой тщательностью, что после признания метода социальных реформ Оуэна мало что можно сказать против самого детального плана с точки зрения эксперта.

Продвижение к коммунизму стало поворотным пунктом в жизни Оуэна. До тех пор пока он выступал в роли простого филантропа, он не получал ничего, кроме богатства, аплодисментов, почестей и славы. Он был самым популярным человеком в Европе. Его с одобрением слушали не только сверстники, но и государственные деятели и принцы. Но когда он выступил со своими коммунистическими теориями, ситуация изменилась. На его пути к социальным реформам стояли три главных препятствия: частная собственность, религия и существующая форма брака. Он знал, с чем столкнется, если выступит против них: всеобщим остракизмом со стороны официального общества, потерей всего своего положения в обществе. Но он не удержался от безжалостной атаки, и все произошло так, как он и предсказывал. Изгнанный из официального общества, замалчиваемый прессой, обедневший после неудачных коммунистических экспериментов в Америке, на которые он пожертвовал все свое состояние, он обратился непосредственно к рабочему классу и оставался активным в его среде еще тридцать лет. Все социальные движения, весь реальный прогресс, достигнутый в Англии в интересах рабочих, связаны с именем Оуэна. В 1819 году, после пяти лет усилий, он провел первый закон об ограничении женского и детского труда на фабриках. Он председательствовал на первом конгрессе, на котором профсоюзы всей Англии объединились в одну большую профсоюзную организацию. Таким образом, в качестве переходных мер к полной коммунистической организации общества он ввел, с одной стороны, кооперативные общества (потребительские и производственные кооперативы), которые с тех пор, по крайней мере, служат практическим доказательством того, что и торговец, и фабрикант являются весьма незаменимыми людьми; с другой стороны, рабочие базары, учреждения для обмена продуктов труда с помощью трудовых бумажных денег, единицей которых был час труда; Институты, которые должны были потерпеть неудачу, но которые полностью предвосхитили гораздо более поздний праудоновский обменный банк, отличаясь от него, однако, именно тем, что они не представляли собой универсальное средство от всех социальных бед, а лишь первый шаг к гораздо более радикальной реорганизации общества.

Утопический взгляд долгое время доминировал в социалистических идеях XIX века и до сих пор в какой-то степени доминирует в них. До недавнего времени все французские и английские социалисты отдавали ему дань уважения, как и представители бывшего немецкого коммунизма, включая Вейтлинга. Для всех них социализм является выражением абсолютной истины, разума и справедливости и должен быть открыт только для того, чтобы завоевать мир своей собственной силой; поскольку абсолютная истина не зависит от времени, пространства и исторического развития человечества, то простое совпадение, когда и где она будет открыта. Абсолютная истина, разум и справедливость опять-таки различны для каждого основателя школы; а так как конкретный вид абсолютной истины, разума и справедливости опять-таки обусловлен субъективным пониманием каждого человека, условиями его жизни, степенью его знаний и подготовки мысли, то в этом конфликте абсолютных истин не может быть иного решения, кроме того, чтобы они оторвались друг от друга. В результате может получиться не что иное, как некий эклектический средний социализм, подобный тому, который до сих пор преобладает в умах большинства социалистических рабочих во Франции и Англии, - чрезвычайно разнообразная смесь менее обидных критических упущений, Экономические доктрины и социальное видение будущего различных основателей сект - смесь, которая тем легче достигается, чем больше острые края определенности отшлифованы от отдельных компонентов в потоке дебатов, как круглые камешки в ручье. Для того чтобы превратить социализм в науку, его сначала нужно было поставить на реальную почву.